Это была уничтоженная функция.

Я медленно перевел взгляд на стелу, на гору цветов, на черный мрамор плиты и бронзовую доску с надписью:

«Памяти Московского метеорита, упавшего на Землю 17 мая 1919 года. Вечная благодарность москвичей ученым-астрономам и лично тов. Кулику, заметившим приближение небесного тела и вовремя предупредившим горожан об опасности! Вечная память товарищам, погибшим при катаклизме!»

Чуть ниже, почему-то уже не на доске, а просто на мраморе, была еще одна надпись: отдельными бронзовыми буквами:

Нет, конечно, число немаленькое. Но по всем понятиям она должна была быть в десятки, если не в сотни раз выше. Даже учитывая, что в девятнадцатом году это место и Москвой-то считалось весьма условно… так, дальняя окраина города. Молодец товарищ Кулик и его коллеги. Надо же, в девятнадцатом году заметить приближение метеора, вычислить точку падения, предупредить людей и уговорить их эвакуироваться… Неужели этого события было достаточно, чтобы история пошла другим путем? Чтобы Советская Россия развилась во что-то вполне цивилизованное, дружелюбное, человеческое? Почему же тогда наш метеор мимо пролетел?

– Да, – задумчиво сказали за спиной. – Пятьдесят два года прошло… не шутка.

Я кивнул, предпочитая не вступать в разговор. Но через мгновение до меня дошло.

– Сколько вы сказали? – спросил я, оборачиваясь.

За мной стоял дедок – тот самый, из автобуса, с тростью и в соломенной шляпе.

– Пятьдесят два года назад, – повторил он.

Так, понятно. Это не Аркан, увы… Это его антипод. Мир, где время отстает от нашего. Я открыл новый населенный мир.

Ура? Ура! И тут меня скрутил приступ подозрительности:

– Вы дошли сюда раньше меня? Через лес, пешком?

– Так мы же напрямки. – Старичок улыбнулся. – Пока вы кругаля в автобусе-то давали… а мы напрямки, через лес, тропочками… Я каждый месяц сюда езжу, все пути знаю. Двадцать минут – и тут.

– Каждый месяц? У вас кто-то погиб здесь?

– Господь миловал. – Старик перекрестился. – Но как все это было – помню прекрасно. Да… помню. Присядем, может быть?

Он вытянул руку с тростью, указывая на столики кафе. Странное дело, пальцем ткнуть – было бы невежливо. А тростью указать – чуть ли не изысканный жест. Может, это еще с обезьян пошло? «Не тычь пальцем, ты же предок человека и освоил орудия труда! Возьми палку!»

– Да… Но… – Я заколебался. В транспорте-то у них проезд условно бесплатный…

– Не при деньгах, молодой человек? – Старик улыбнулся. – Позвольте угостить вас кружкой пива.

Пить после прогулки и впрямь хотелось.

– Мне не совсем удобно, – промямлил я.

– Пойдемте, юноша, пойдемте. – Старик пристукнул тростью по камням. – Я вовсе не старый извращенец, норовящий познакомиться с мальчиком. И не алкоголик, травящий байки за выпивку. Ну!

Я смирился. В стариковской настойчивости было что-то одновременно комичное и трогательное. Конечно, за извращенца или алкоголика я его не принимал. А вот за любителя поговорить, рассказать о самом главном приключении в жизни…

Мы уселись под бежевым зонтиком, на ткани которого был напечатан странно знакомый очертаниями логотип: «Квас-Спас». Столик был основательный, алюминиевый, а вот стулья легкие, пластиковые, но с заботливо постеленными подушечками из яркой синтетической ткани. Подошел официант – совсем молодой парнишка. Чернокожий.

– Здравствуйте, Кир Саныч, – сказал он старику, улыбаясь. Не менее широко и дружелюбно он улыбнулся мне: – Здравствуйте.

– Добрый день, – сказал я. Парень вызывал невольную симпатию, сразу хотелось что-нибудь у него заказать.

– Здравствуй, Роман. – Старик снял шляпу, аккуратно пристроил ее на свободном стуле. Трость почему-то прислонил к столу, хотя естественно было бы повесить ее на спинку стула. – Нам, пожалуйста, по кружке пива. «Московского черного». Нет, пожалуй, юноше – «Яузского золотого», ему жарко. И к пиву как положено. Да, твоя матушка пирожки пекла?

– Уже ставит в духовку. – Негр Роман прямо-таки расцвел в улыбке.

– Матушке от меня привет, а нам – пирожки, – решил старик. Когда официант отошел, повернулся ко мне и заговорщицки произнес: – В это трудно поверить, но лучшие в Москве пирожки с капустой печет его мать. Которая капусту увидела, только в Союз приехав!

Значит, все-таки Союз…

– Удивительно, – сказал я, имея в виду вовсе не кулинарные таланты чернокожей иммигрантки.

– Давайте знакомиться, – продолжал старик. – Кирилл Александрович.

– Кирилл. Кирилл Данилович.

– Тезка! Очень приятно.

Летняя стойка с пивными кранами и высокими разноцветными стеклянными конусами – неужели сироп для газировки? – стояла перед входом в ресторанчик. Официант быстро вернулся с двумя кружками пива. Неуловимым движением обронил перед нами на столик картонные кружочки, следом опустил запотевшие кружки с пивом. Старику – чернейший портер с густой шапкой пены. Мне – золотистое, светлое, но без той нездоровой бледности, что отмечает всякие мексиканские и южноамериканские сорта.

Пиво оказалось хорошим. Прохладным, легким, без кислого привкуса.

Следом за пивом были принесены орешки нескольких сортов, тарелка с сырной нарезкой, мелкая копченая рыбешка.

– Пирожки скоро будут. – Роман приложил палец к белому берету, будто шутливо отдал честь, и удалился.

– Так вот, – отхлебывая пиво, сказал старик. – Было это в мае… слухи-то по Москве с первого числа ходили, но мало кто им верил. Сами знаете, какое это время было. Тревожно, голодно… Но восьмого мая все-таки стали людей эвакуировать. Объясняли, что упадет огромный метеорит. Народ, конечно, не шел. Не верили. За дома боялись, за скарб… – Он задумчиво посмотрел на памятник. – Там написано, что триста четырнадцать человек погибли. Врут! Это только те, кто отказные листы подписал: мол, предупреждены, эвакуироваться отказываемся. Их и засчитали. Еще, полагаю, столько же не нашли, не предупредили. Кто двери не открывал, кто прятался, ничего хорошего от властей не ждал. Да и ворья с дураками набежало… сквозь оцепление всегда просочиться можно. Квартиры грабили, веселились. Всю ночь тут костры горели, пьяные вопли были слышны, визги женские… Я в оцеплении стоял. Ох, ругались красноармейцы… мат стеной стоял. А утром ударило.

– Вы видели, как упал метеорит? – спросил я.

– Нет, конечно. Что вы, Кирилл! Был удар. Страшный удар, Спасская башня у Кремля накренилась… Земля будто море волнами ходила. Свет – ослепительный, ярче тысяч солнц. Грохот – кто от страха вопить не начал, тому барабанные перепонки порвало. Потом говорили, будто видели кто огненный шар, с неба валящийся, кто дымный след… Нет, ерунда все это. Удар, свет, грохот. Все отсюда, вот именно с этой точки, и шло. Телеграфные аппараты на пятьдесят верст вокруг погорели…

Я кивнул. Покосился на руины башни.

– Да, тут мемориал и построили, – кивнул старик. – Все было выжжено, в прах превратилось. А она – устояла. Чудеса, правда?

– Угу… – Я поднес кружку с пивом к губам, но так и замер.

Страшный удар. Земля ходит волнами. Ослепительный свет. Грохот. Электромагнитный импульс.

– Телеграфные аппараты сгорели?

– Ну да. Говорят, будто и на кораблях в Балтике радио отказало. Может, и брешут, конечно.

Я отставил кружку. Покачал головой.

– Кирилл Александрович, это не метеорит был.

– Конечно, – легко согласился старик. – Какой, к чертям собачьим, метеорит? Какой еще расчет траектории в девятнадцатом году? Термоядерный взрыв!

– Но в девятнадцатом году…

– Это здесь был девятнадцатый. А на нашей с вами Земле – пятьдесят четвертый. Тоцкие учения. С самолета сбросили сорокакилотонный ядерный заряд, но это было лишь прикрытием. Термоядерный заряд был нетранспортабельным, его собрали прямо у стен башни. – Старик кивнул в сторону обгорелых руин. – Здоровенная бандура. Тут я и понял, что пора делать ноги… А башня не выдержала. Стену смело, на миллисекунду между мирами открылся прямой проход. Весь удар туда… то есть сюда, всосало. Земля дыбом встала. Уникальный эксперимент по изменению рельефа вышел. Еще, наверное, Земле-двенадцать досталось. Но ее не жалко. Что этих пауков-то жалеть? – Старик захихикал. – Мне пауки никогда не нравились, а волосатые и здоровенные – тем более.